Рыбинск И Мир

ИНФОРМАЦИЯ О РЫБИНСКЕ                          РЫБИНСКИЕ ЗЕМЛЯКИ

ГОСТЕВАЯ  КНИГА  РЫБИНСКОГО  ИНФОРМАЦИОННОГО  САЙТА

В нашем чате могут обменяться опытом структурные строители Объединений

землячеств и активисты Тактических Информационных Групп.

ОБЩЕНИЕ поможет

расширить круг Ваших знакомых

Информация обновляется еженедельно к четвергу,

e-mail: kvadratm@rambler.ru

НАШ РЫБИНСК

/интересные события и факты из истории города/

ПИСЬМА, АДРЕСОВАННЫЕ В РЫБИНСК

                Из писем А.А.Золотарева можно многое узнать о творческих планах рыбинского писателя, о его дружбе с выдающимися людьми. Вот отрывок письма от 3 мая 1945 года: «Алексей Максимович – писатель большого размера и значения в русской и мировой литературе. Говорить мне о нем труднее, так как я люблю его не только как писателя, а как человека. Когда-нибудь мы всласть побеседуем с вами о нем, а сейчас скажу: не только читайте его, а попробуйте изучать: он многому вас научит».

                5 ноября 1940 года Золотарев пишет о смерти К.Ф.Некрасова, известного ярославского библиофила: «Сегодня получил горестное для меня известие из Москвы о том, что умер Константин Федорович Некрасов, племянник поэта. Я любил бывать у него в Москве. Мы пили с ним горячий и очень крепкий чай, занимаясь беседою, воспоминаниями о Рыбинске и Ярославле». Почти в каждом письме Золотарева встречается упоминание о Рыбинске, чувствуется нежная любовь к родному городу. «Я мечтаю именно в Рыбинске упасть в землю зернышком бессмертия», - писал он 2 октября 1935 г. А в письме от 18 августа 1930 года Алексей Алексеевич делится своими литературными планами: «Все еще не теряю веры в то, что мне надо описать Рыбинск в большой повести, и сейчас часто думаю об этом». В 1948 году, когда была произведена частичная реставрация рыбинского собора, Золотарев писал: «Очень меня порадовали известия о том, что соборные часы снова ходят и что вообще все здание собора ремонтируется, приближаясь к прежнему виду и стилю».

                Все свои произведения, рукописи и переписку Золотарев сдал в Государственный архив литературы и искусства в Москве. Сохранилась запись от 22 февраля 1947 года: «Я прошел в члены Литературного фонда. Этот вопрос рассматривался на правлении Союза писателей».

                Выдержки из писем рыбинского писателя публикуются впервые (статья опубликована в 1972 году). Они представляют несомненный интерес для тех, кто занимается изучением истории нашего города.

Д.В.Романов «Рыбинск в судьбах замечательных людей» 1997

ТВОРЧЕСТВО, УВЛЕЧЕНИЯ, ХОББИ

Творческое объединение «Колумб», г. Рыбинск,

e-mail: kolumb-r@mail.ru

А П Р Е Л Ь

                Этот голубоглазый месяц горазд на выдумки. Едва получив права на жизнь от степенного марта, взял – да и скинул на голову прохожего снежную охапку. Бедняга не знает, огорчиться ему или рассмеяться, что именно его выбрал апрель для своей забавы. Стоит прохожий, растерянно стряхивая белые шлепки, и зачем-то поглядывает вверх. Похоже, не знает, откуда могла свалиться на его голову снежная копна.

                Собачья будка накрылась кокетливой шляпой набекрень. С южной стороны снег сошел, а с северной каким-то чудом удерживается, свесившись наполовину. Хозяйка конуры, ошалев от весны, забыла свои обязанности и полусонно поглядывает на пару ворон, вторгшихся на хозяйскую территорию. Ходят, важно покачивая серыми боками, не забывая поглядывать все же на неподвижную собаку.

                А как распелись синицы! Голосочки тоненькие, мелодичные, как у маленьких ручейков. Где их монотонное зимнее тетеньканье? Апрельские соловьи – да и только!

                Пухлый щенок никак не хочет возвращаться с хозяином в каменное жилище. Бегает, дурачится, гоняя воробьев и бумажки. Солнце, птицы и ветер повергают его в неуемный восторг, который люди окрестили щенячьим.

                Все больше черных проплешин на газонах. Они прилизанные и некрасивые, как только что народившиеся щенки. Но немного терпения, люди, и эти мокрые лоскутки вспыхнут золотыми монетками мать-и-мачехи! Словно десятки миниатюрных солнышек вдруг рассыплются по земле. И будет у них негласное соревнование с ершистыми зелеными травинками. А за городом, если повезет, еще можно увидеть в перелесках на уютных пригорочках синие брызги первоцветов, осколочки голубого апрельского неба. Как здорово все продумано в природе: даже первые цветы несут в себе краски солнца и неба.

                Девчонки прыгают, смеются, визжат на просохших пятачках асфальта. За игрой в классики (бабушкиной забавой) их теперь только весной и увидишь. Гонит их на улицу непонятная сила. Сама игра уже мало интересна девчонкам двадцать первого века. Им привычней компьютеры, плейеры         (слова – то какие лающие!) А классики – это дань весне и приближающемуся лету.

                Дворники, привыкшие за зиму к лопате, ходят неторопливо, убирая остатки льда с тротуаров и мусор. Сколько же его, этого постыдного человеческого мусора лезет на свет из-под снега! Словно горожане целую зиму были заняты только тем, что усердно разбрасывали фольгу, целлофан, пластиковые бутылки, пакеты из-под сока. Кстати, о пакетах.

                Посреди внушительной лужи гордо дефилирует по рябой поверхности кораблик с большой солнечной буквой «Я» на зеленом боку. Вырвался, бедолага, из плена рекламного ролика и очень рад своей новой профессии, солнцу и луже. Поди ж ты – и всего-то коробочка из-под сока, а сколько гордости и достоинства у новоиспеченного плавсредства! Одним словом, «Я»!

                А природа усиленно прихорашивается. Каждый новый день меняет дизайн газонов и лужаек. Даже ночь у весны трудится: на месте вчерашней досадной лужи – сухое местечко, а из угрюмой кочки прошлогодней травы топорщится забавный зеленый бант.

                Весне надо спешить. Скоро, очень скоро праздник Великой Пасхи. Природа знает об этом и чистит, сушит свои владения. Верующим излишне говорить, какая это радость - праздник Воскрешения Господнего. Атеисты же хотят или нет, но тоже заметят праздничное состояние природы.

                Поднимут глаза к небу, к солнышку, вдохнут весеннего воздуха и подумают: «Как хорошо! Выходной!... Воскресенье!» Не очень-то и вдумываясь в смысл последнего слова.

                Вместе с весной и Пасхой просыпается в человеке желание создавать на Земле кусочки Эдемского сада. Пусть называя свое действо привычно и буднично: копать и сажать. И потянутся муравьиными вереницами дачники с рюкзаками на свои сотки и селяне с лопатами на огороды, радуясь новому сезону, истосковавшись по запаху земли за долгие белые месяцы.

                Всевышний мудр: он-то знает, что это – проявление в людях божественного начала. Наверное, потому он и посылает каждый год на Землю зеленую и нарядную Весну.

Нина СМИРНОВА

ОПЕКУШИНСКИЙ ПУШКИН

Сразу обращает на себя внимание факт похожести фамилий двух великих людей: Пушкин - Опекушин (предоставляю чита­телю возможность самому определить, в чём похожесть).

К тому же оба Александра и вдобавок Опе­кушин с детства страстно любил творения поэта, восторгался ими, упивался музы­кой пушкинского стиха, видел в них жизнь русского народа.

А теперь заглянем собственно в лабора­торию ваятеля, проясняя сквозную линию моих статей о нем - предназначение свы­ше (и для нас рыбинцев это касается, ибо: Пушкин - Опекушин - Александр II - Ры­бинск идут в одной связке, что я и попы­таюсь доказать).

Когда Опекушин услышал, что объявлен восьмимесячный конкурс (1872 г.) на луч­ший проект памятника Пушкину, он понял, что пробил его час и, забросив все свои начатые работы, Александр Михайлович принялся внимательно изучать творчество Пушкина. Он вдумывался в каждую строч­ку его произведений, вчитывался в воспо­минания современников, он просмотрел все картины, зарисовки и репродукции, на которых был изображен поэт, стараясь за­помнить и сохранить в своём воображении каждую неповторимую черту его облика, изучил имевшиеся скульптурные произве­дения. Их оказалось не так много: неболь­шая статуэтка Теребенева Александра Ива­новича (1814-1854) созданная в 1837 году. Посмертная маска, снятая Гольбергом Самуилом Ивановичем (1787-1839), бюст поэта его же работы. И еще один бронзо­вый бюст, созданный Витали Иваном Пет­ровичем (1794-1855), но уже после кончи­ны Пушкина.

Чрезвычайно живой, подвижный облик Александра Сергеевича и его часто меня­ющееся лицо запечатлеть в искусстве было трудно. Фактически Опекушину предсто­яло создать собственный образ поэта. Од­нако, это должен быть такой Пушкин, что­бы его тотчас все узнали, и более того, чтобы все в него поверили.

В мастерской ваятеля появились модели памятника - их число достигло тридцати! В поисках образа Опекушин выполнил де­сятки, если не сотни рисунков.

Только на третьем конкурсе была утвер­ждена модель под номером 7. Это было в мае 1875 года. Опекушину была присуж­дена первая премия.

Но постоянно радость успеха что-то ом­рачало. Даже Антокольский, сначала при­знавший, что «народ нашёл своего ваяте­ля», вдруг обвинил Опекушина в карьериз­ме. Замечу по этому поводу. Да, Алек­сандр Михайлович стремился получить раз­ные награды и звания, ему, как никому другому, это было нужно. Несмотря на отмену крепостного права, на нём всегда было клеймо крепостного. В ком-то его подвиг художника, вышедшего из глубин народа, вызывал добавочное восхищение, а в ком-то презрение, порой неприкры­тое.

В России с 1870 по 1880 годы было пуш­кинское десятилетие. Процесс создания памятника сопровождался всё усиливаю­щимся интересом к творчеству и личности поэта. А это создавало над Россией духов­ную защитную ауру, так необходимую во время реформ. Кстати, и наши в России реформы шли бы намного мягче и понят­ней для народа, если бы мы больше вни­мания, заботы и любви проявляли к людям гуманитарного творческого труда.

Пушкина, как земного человека, не было, но дух его витал над Россией, и, можно сказать, что Пушкин участвовал в рефор­мах того времени.

Апофеозом беспрецедентного поэтичес­кого мероприятия стало открытие памят­ника самому любимому сыну России.

Один публицист, переполненный проис­ходящим, воскликнул: «Верьте мне на сло­во - несчастный тот человек, который не был в Москве на Пушкинском празднике!» А это торжественное открытие опекушинского памятника, трехдневные утренние заседания и литературно-музыкальные вечера в зале Благородного собрания, юбилейная выставка «Пушкинские чтения» в университете и Политехническом музее, общественные манифестации...

Главным организатором этих мероприя­тий был Поливанов Лев Иванович (1838-1899), основатель и директор лучшей Мос­ковской гимназии, вошедшей в историю русской культуры XIX века под названием Поливановской; он преподавал в ней едва ли не десяток гуманитарных предметов. Его называли «Великий артист в обличье педагога». Много чем занимался этот че­ловек и много знаменитых людей воспи­тал.

Помогали ему в организационных вопро­сах: артист И.В.Самарин, художник К.А.Трутовский, композитор Н.Г.Рубинш­тейн.

Открытие памятника было назначено на 26 мая, день рождения поэта по старому стилю, но из-за смерти императрицы Ма­рии Александровны дата открытия сдвину­лась на 6 июня. А ведь это по новому сти­лю день рождения поэта. По причине смерти супруги, а возможно, из-за соблю­дения безопасности, не был на открытии памятника император Александр II.

Но какое созвездие личностей присут­ствовало. Может никогда больше не соби­ралось вместе столько знаменитостей и не только российских (приглашения рассыла­лись по всему миру).

«С утра небо заволокло тучами, моросил мелкий дождик. Но Москва в этот день выг­лядела необычайно празднично. Страстная площадь и соседние улицы казались пёст­рыми морем человеческих голов. Тысячи нетерпеливых взоров были устремлены к Тверскому бульвару, у начала которого вы­силась окутанная серой пеленой масса.

К трибунам, установленным возле памят­ника, направилась процессия. Народ вни­мательно разглядывал шагавших во главе процессии крупнейших писателей и поэтов того времени. Вот высокий, с красивой се­дой головой Тургенев; нервный, бледный Достоевский, вот степенно шагает Остро­вский, идут Аксаков, Писемский, Майков, Плещеев и другие.

Вместе с писателями движется к памят­нику высокий, темно-русый мужчина. По толпе пронёсся шёпот: «Академик Опеку­шин, автор памятника!». Трибуны запол­нены. Члены Комитета, писатели, почетные гости и приглашенные на торжество члены семьи Пушкина заняли свои места.

Дали знак. Заколебались верёвки и се­рое покрывало медленно сползло вниз. Прекрасный памятник предстал перед взо­рами тысяч людей в своей величественной простоте. Сбылось пророчество Белинско­го: «Конечно, придёт время, когда потом­ство воздвигнет Пушкину вековечный па­мятник».

На гранитном пьедестале, как живой, стоял Пушкин, в плаще, со шляпой в ру­ках, слегка наклонив голову, с выражени­ем мечтательной задумчивости на лице. Точно он шёл и остановился, задумав­шись. Такой простой, близкий и понятный, каким представляли его себе миллионы людей...

Несколько секунд толпа молчала, как за­вороженная, и вдруг грянуло ликующее, неудержимое «ура!». Люди кричали, раз­махивали шапками и платками, поздрав­ляли друг друга.»

Переписывая эти строки с брошюры Н. Беляева (издание 1949 года) я сожалел, что не было тогда не то что видеокамеры или кинокамеры, но даже фотография была в начальной стадии. Так что в техническом плане мы далеко ушли по сравнению с тем временем.

А в духовном? Здесь, наверное, больше поражений, чем побед. Антидуховность, да! Эта расцвела ярко-ядовитым цветом.

Так давайте восстанавливать утраченное, создавать новое, истинное духовное, и мечтать о будущем настоящем благополу­чии.

А что для этого надо делать, и конкретно для Рыбинска, выскажу своё мнение в сле­дующей статье.

Владислав КУЛАКОВ

Р.S. К ранее названным источникам ин­формации, которыми пользовался, добав­лю альманах «Памятники отечества» № 2, 1986 г.

                СТИХИ ОЛЬГИ ГЛЫБОЧКИ

                ХРАМ

                В апреле 1997 г. началось возрождение

                храма св. князя А.Невского, что у дер. Макарово

Обитель Божья поседела –

Разрушена, разорена…

Средь поля, у дороги белой,

Стоит в безмолвии одна

Дрожащей паутиной ветви

Над покосившимся крестом.

В пробоины змеею ветер

Вползает в одинокий дом.

Весь храм разрухою замучен

И эхом боли стонет свод.

Заплаты дырам злополучным

Дал серый в тучах небосвод.

Где паперть, там вода струится –

Капель, как плач колоколов.

Венков колючие глазницы,

Линь стеариновых цветов…

Ему я кланяюся низко,

Ему несу благую весть –

Не умирай, спасенье близко!

В России снова Вера есть.

С рассветом здесь прибудет люда,

Над куполом воспрянет крест.

И будет слышен отовсюду

Твой колокольный благовест.

О ЖИЗНИ

                (окончание)

                Ане Снежковой профессор еще раз напомнил:

                - Илья старается и может перестараться. Вы, миленькая, не давайте ему излишне увлекаться. Мало ли что…

                - Не волнуйтесь. Он от меня не отходит.

                - Влюблен?

                - Кажется, да. Но сейчас это выглядит глупо.

                - Любовь, Анечка, никогда не бывает глупой…

                Мамонтов много часов проводил в лаборатории – над анализами чумной мокроты. Вечером он выстаивал под напором струй гидропульта, который смывал с его «доспехов» миллионы бацилл. Беда вскоре пришла, но совсем не с той стороны, с какой ее можно было ожидать. Это случилось при посещении китайской деревни Ходягоу, где чума уже собрала богатый урожай. В брошюре врача-эпидемиолога И.Куренков, который виделся с последней участницей этого дела, эпизод описан так: «… в одной фанзе энергично действовала сестра милосердия Аня Снежкова, ей удалось взобраться на чердак. Через несколько минут она спустилась оттуда, ее халат был изорван и покрыт пылью, а марлевая повязка съехала набок.

                - Если бы вы знали, что там делается! – чихая и кашляя, проговорила девушка. – Все вперемешку…

                Мамонтов бросил на нее быстрый взгляд.

                - Не волнуйтесь, Илюша, ничего со мной не случится…»

                Вечером она несколько раз покашляла. Мамонтов принес градусник:

                - Аня, без лишних разговоров.

                - Может и повышенная. Простудиться немудрено…

                Температура была подозрительной. Илья сам производил анализ. На предметном столе микроскоп высветлил кружок, в котором резвились крохотные «бочонки». Илья капнул на стекло фуксином, и бациллы сразу окрасились биполярно – их концы покраснели. Он сдернул с лица маску и заплакал. Это была чума! Снежкову изолировали, Мамонтов вымолил разрешение ухаживать за нею…

                - Илья, - сказала ему девушка наедине, - если ты меня полюбил, так скажи мне это. Пусть я умру любимой…

                Он ей сказал и она заплакала.

                Вакцина, камфара, кислород – иных средств лечения не было.

                Из поездки срочно вернулся в Харбин Заболотный:

                - Илья, ты поступаешь рыцарски, не отходя от Снежковой, но как чумолог ведешь себя неосторожно. Я понимаю твои чувства, но нельзя же столь долго пребывать в противочумном костюме… Кстати, как ты себя чувствуешь?

                - Как и все.

                Аня при свидании сама сказала ему:

                - Илья, спасибо тебе за все. Лучше бы ты ушел…

                За ужином он сдержано кашлянул.

                - Ерунда, - сказал. – Кто из нас не кашляет?

                - На анализ! – велел ему Заболотный…

                Первый анализ – чисто. Второй – чисто. Третий. Четвертый.

                - Продолжайте и дальше, - настоял профессор…

                Десятый анализ. Одиннадцатый. Двенадцатый. Тринадцатый.

                - Все чисто, - сказал лаборант. – Никакой чумы.

                - Хорошо, - повеселел Заболотный. – Ради моего успокоения, голубчик, сделайте четырнадцатый, и на этом закончим…

                Четырнадцатый анализ был ужасен.

                - Ну, что вы молчите? – спросил Данила Кириллович

                - Кишмя кишит… гляньте сами!

                Заболотный навестил Илью, который ему пожаловался:

                - Не повезло мне. В такое время схватил простуду…

                - Тебе, Илья, и правда не повезло. Мы сделаем, что можем, но больше того, что можем сделать, мы сделать не в силах!

                На следующий день в комнату, где он лежал в одиночестве, из Харбина чья-то добрая душа прислала первые тюльпаны.

                - Можно я перешлю их Анечке? – спросил он.

                - Не надо! Аня уже вся в цветах…

                Ани Снежковой в это время уже не было на свете, но смерть ее решили от Мамонтова скрыть. Юноша весь день лежал тихо, задумчивый, потом постучал в стенку и попросил студента Исаева сыграть ему на гармошке. Через стенку донеслась раздольная песня:

                Ой, да подведите коня мне вороного,

                Покрепче держите под уздцы.

                Эх, едут с товаром дорогой широкою

                Муромским лесом купцы…

                Глухая стенка в рыжей известке отделяла его от поющих.

                Это был барьер между жизнью и смертью – уже непреодолимый!

                В синеве окон чуялись весенние разливы, чирикали харбинские воробьи, очень похожие на питерских, такие же бодренькие.

                Илья попросил бумаги и стал писать прощальное письмо…

                Он все понял, когда при нем откупорили шампанское.

                Потом начался бред, средь бессвязных слов прорвалось:

                - Ну вот, а мы еще ругались из-за трупов…

                Это были его последние слова.

                Сгустились сумерки, его не стало. В комнату вошел профессор Заболотный, постоял над телом ученика, взялся за письмо:

                - Это матери. Продезинфицируйте, пожалуйста…

                Была ранняя весна 1911 года; на Невском в Петербурге дворники обкалывали ото льда панели. Шура и Маша Мамонтовы отпросились с уроков в гимназии:

                Нам нужно встретить… брата, его везут из Харбина.

                Мать, почернев от горя, надела поверх буклей траурную кисею, взяла за руку Петьку, и всем семейством они отправились на вокзал к приходу дальневосточного экспресса. Старый служака, военный фельдшер в шинели, пропахшей лизолом и карболкой, вышел из вагона, безошибочно зашагал в их сторону.

                - Видать госпожа Мамонтова? – спросил, понурясь.

                Раскрыв чемодан, солдат из небогатых пожиток извлек небольшую урну с прахом сожженного Ильи Мамонтова.

                - Он вот здесь. Понимаю – тяжело. А что поделаешь?

                Мать, рыдая, отступила назад:

                - Шура, Маша… возьмите вы. Я не в силах понять, что произошло. Неужели это все, что осталось от моего Или?

                Урну из рук солдата перенял сосредоточенный Петька:

                - Давайте я понесу…  папу!

                Солдат снял фуражку. Говорил, словно извиняясь:

                - И письмо от сынка имеется. Профессор две фотокарточки шлет. Здесь вот Илья ваш за тридцать часов до кончины, а здесь – за пять часов… сам просил товарищей сымать его. Вы уж не пугайтесь – урночку и конверт мы продезинфицировали!

                Письмо, как и солдат, тоже пахло лизолом и карболкой.

                Илья Мамонтов перед смертью писал:

                «Дорогая мама, заболел какой-то ерундой, но так как на чуме ничем, кроме чумы, не заболевают, то это, стало быть, чума…

                Мне казалось, что нет ничего лучше жизни. Но из желания сохранить ее я не мог бежать от опасности, которой подвержены все, и, стало быть, смерть моя будет лишь обетом исполнения служебного долга… Жизнь отдельного человека – ничто перед жизнью общественной, а для будущего счастия человечества нужны жертвы.

                Я глубоко верю, что это счастье наступит, а если бы не заболел чумой, уверен, что мог бы жизнь свою прожить честно и сделать все, на что хватило бы сил, для общественной пользы. Мне жалко, может быть, что я так мало поработал. Но я надеюсь и уверен, что теперь будет много работников, которые отдадут все, что имеют, для общего счастья и, если потребуется, не пожалеют личной жизни…

                Жизнь теперь – это борьба за будущее… Надо верить, что все это недаром и люди добьются, хотя бы и путем многих страданий, настоящего человеческого существования на земле, такого прекрасного, что за одно представление о нем можно отдать все, что есть личного, и самую жизнь…

                Ну, мама, прощай… Позаботься о моем Петьке!

                Целую всех… Твой Иля».

                Когда я много лет назад впервые прочел это письмо студента Мамонтова, оно меня потрясло. Какое мужество! Какое благородство! Какое богатое гражданское сознание!

                Удивительно, что перед смертью Илья допустил лишь одно восклицание – в той фразе, в которой просил за своего «сына» - человека будущего. Письмо как бы произнесено ровным голосом – так обычно говорят люди, уверенные в своей правоте. Он и в самом деле был прав, этот студент Мамонтов, каких в России тогда были тысячи и тысячи.

Исторические миниатюры Валентина Пикуля, «Письмо студента Мамонтова»